фото показано с polit.ru

Продолжаем знакомить читателей с книгами, вошедшими в длинный список ежегодной премии «Просветитель». В октябре из их числа будут выбраны восемь изданий, среди которых позже и определят победителей в двух номинациях: «естественные и точные науки» и «гуманитарные науки».

Книга Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний» (издательство АСТ) представляет собой биографическое повествование о писателе Венедикте Ерофееве, основанное на множестве документов и свидетельств современников. «…Мы как можно больше места предоставим мемуарным высказываниям современников о Ерофееве, которые в совокупности и должны будут составить его целостный и менявшийся со временем портрет. Себе мы отвели роль отборщиков, тематических классификаторов, а также проверщиков всего этого материала на фактологическую точность. Также свою задачу мы видели в уловлении, подчёркивании и, по возможности, интерпретации противоречий между точками зрения мемуаристов на личность Ерофеева», - говорят о своей задаче авторы книги. Параллельно истории жизни Венедикта в книге разворачивается «биография» Венички - подробный анализ его путешествия из Москвы в Петушки, запечатлённого в поэме.

Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.

В то время, о котором мы сейчас начинаем рассказывать, стало очевидно, что пьянство Ерофеева превратилось в тяжёлую болезнь, которая временами серьёзно деформировала его личность. Неслучайно Елена Игнатова, в отличие от тех мемуаристов, которые познакомились с Ерофеевым до 1973 года, отмечает, что «пьянел Венедикт быстро»[1]. Впрочем, она сразу же прибавляет: «…но, не зная его, это трудно было заметить: разве что движения его, вообще неторопливые, становились ещё более замедленными и осторожными да реплики - более отрывистыми и ядовитыми»[2].

Несколько забегая вперёд, приведём здесь чрезвычайно точные, на наш взгляд, размышления об алкогольной зависимости Ерофеева, которыми поделился в своих воспоминаниях Марк Фрейдкин, впервые увидевший его в 1975 году: «Хотелось бы сказать несколько слов о пресловутом Венином пьянстве. В отличие от самого Вени и многих писавших о нём, я совершенно не склонен романтизировать и сакрализовать эту пагубную привычку. Все красивые рассуждения о "пьянстве как служении" и тем более о "пьяном Евангелии от Ерофеева" или даже о "сверхзаконном подвиге юродства" мне по меньшей мере не близки и попросту кажутся не очень умными, чтобы не сказать сильней. Собственно говоря, в Венином клиническом случае это была не привычка и уж тем более никакое не служение, а тяжёлая и практически неизлечимая болезнь, весьма, увы, распространённая как среди талантливых и неординарных людей, так и среди людей вполне заурядных, причём чаще всего низводящая первых на уровень вторых. Как бы то ни было, её проявления в обоих вариантах очень мало различаются. Веня в этом смысле не представлял собой исключения и в пьяном виде если и не становился безобразным, как большинство из нас, то и особенно привлекательным его тоже не назовёшь. И даже его легендарная толерантность к спиртному имела границы и не выглядела, сколько я помню, чем-то феноменальным - знавал я людей, которые по этой части могли дать ему много очков вперёд. Впрочем, я познакомился с Веней, когда его "лучшие годы" остались уже позади - ведь, как я могу судить по немалому собственному опыту, с возрастом и стажем эта способность значительно ослабевает»[3]. «Страх перед смертью, перед взрослением, перед переменами. Без этого наркоза, который он имеет, ему трудно жить. Мне не кажется, что он получает от этого какой-то там кайф, приподнято-радостное настроение. Просто без этого трудно ему», - так объяснял причины пьянства Ерофеева наблюдавший его врач-психиатр Михаил Мазурский[4].

Поскольку в главе, рассказывавшей про недолгий университетский период Ерофеева, мы сами писали о тогдашнем алкогольном радикализме Венедикта как об одном из способов достижения им абсолютной свободы, отметим, что идеологическое и бытовое пьянство в ерофеевском случае на первых порах вполне мирно уживались. Однако с середины 1960-х годов бытовое пьянство исподволь начало отвоёвывать себе всё больше и больше места. Ерофеев по-прежнему почти никогда не терял контроля над собой, но его индивидуализм порою стал принимать отталкивающие, неприятные формы. «Сидим у Ольги Седаковой, дело было летом, - вспоминает Людмила Евдокимова. - Веня говорит, что надо на бутылку (или бутылки) скинуться. Все вытряхивают из карманов копейки, денег ни кого не было: кто 30 копеек даст, кто 40. Веня всё это собирает и уходит; разумеется, не возвращается». «У Люси Евдокимовой, которая тогда ещё не рассталась с Марком Гринбергом, в их доме была какая-то вечеринка, - пишет Вера Мильчина. - И там был Ерофеев, о котором я много слышала от Марка - о его, Вени, тонком понимании музыки и литературы и вообще о его чрезвычайной деликатности и прочее. И тут надо ещё понимать, что я была - и остаюсь - огромной поклонницей книги "Москва - Петушки", перечитывала её бессчётное число раз, и даже, смешным образом, собираясь на защиту собственной кандидатской диссертации, чтобы успокоиться, тоже открыла "Москву - Петушки", хотя к "Шатобриану в русской литературе" она, как нетрудно догадаться, большого отношения не имеет. Ну вот, и на этом фоне я увидела пьяного хама, который, посылая за чем-то в кухню то ли свою спутницу, то ли саму хозяйку дома (вот тут не поручусь, кого именно), говорил: "Ну ты, девка. . . " Марк потом уверял меня, что это просто фигура речи, у него такой стиль и пр. Я и сама об этом догадалась[5]. Но тем не менее слишком силён был контраст между, так сказать, литературой и жизнью. Тот самый алкоголизм, который в книге художественно остранён, иронически оформлен и пр. , тут предстал во всём своём неприкрытом физиологизме - и очень мне не понравился». «Помню историю из юности, - рассказывал Борис Глухов, - сидела студенческая компания, пили - курили - шутили - спорили (всё как обычно у студентов). . . Пришёл Венечка, с девицей какой-то. Тогда уже знаменитый. У него была с собой бутылка водки. Он её пил один, вынимая стакан из кармана (внутреннего, нагрудного, где носят кошельки и документы). . . Нальёт - выпьет - и убирает бутылку и стакан». «На определённой стадии опьянения он становился агрессивным, - говорит Валерия Черных. - Как-то ему не понравился мой приятель Женя М. Он очень много говорил и пытался доминировать в разговоре. А Ерофеев был уже в той стадии, когда этого не нужно делать, и попытался уронить на Женю шкаф».

«Он остался такой же весёлый и хороший, как и в молодости, но только когда был трезв, а это случалось все реже, - итожит Лидия Любчикова. - Очень жаль, что Венедикт потерял способность не пьянеть. Потому что пьяным он становился совершенно другим - резким, неприязненным. Его трудно стало любить - ценить, всё прочее, а любовь он мог оттолкнуть очень резко. И слава богу, что многие всё-таки его видели настоящего и любили»[6].

При этом «настоящий», трезвый Ерофеев продолжал удивлять и восхищать окружавших его людей изысканностью манер и душевной чуткостью. «Пьяный он был очень агрессивным, злобным. Неприятным он был пьяный, - рассказывает одна из хороших знакомых Ерофеева. - А так он был очаровательный человек. Умный, красивый, тонкий, деликатный. В общем, все эпитеты положительные к нему относились». «Очень открытый, очень тёплый, очень деликатный. Очень внимательный к окружающим, - таким вспоминает Ерофеева Сергей Шаров-Делоне. - Причём внимательный к окружающим по самому большому гамбургскому счёту. Когда человек прекрасно видит болевые точки - у каждого человека они есть - и их если и касается, то чтобы чуть-чуть помочь человеку раскачать её. Чтобы человек сам отрефлексировал, почувствовал. Но очень деликатно. Если видит, что человек не пускает туда, - ни в коем случае не залезет. Это высшая степень деликатности - не в том, чтобы тихо закрыть дверь и тихо выйти, а в отношениях между людьми».

«Когда он был долго трезв, рядом с ним нельзя было не почувствовать собственной грубости: контраст был впечатляющим», - пишет Ольга Седакова[7]. И она же вспоминает историю о сверхделикатности Ерофеева: «Однажды Веничка остался ночевать, в кухне, на раскладушке. Среди ночи мы проснулись от невероятной стужи. Оказывается, балконная дверь на кухне настежь открыта (а мороз под 30 градусов), задувает ветер, вьётся снег, а Веня лежит не шевелясь.

- Почему ты не закрыл дверь?

- Я думал, у вас так принято. Проветривать ночью»[8].

В качестве инварианта этой истории приведём здесь фрагмент из воспоминаний Елизаветы Епифановой о своём детстве и пребывании в квартире Ерофеевых на Флотской улице (речь о ней у нас ещё впереди): «От этой квартиры у меня было такое впечатление, что там никто не живёт. Потому что она была огромная, она была полупустая, и в ней всё было разбросано. У него там стояло огромное пианино. Зачем оно там стояло? На нём никто не играл. Но тем не менее… И вот я решила на этом пианино поиграть. А я не умею. Было так: Венедикт Васильич работает, Галя куда-то ушла, я играю на пианино. Я играла часа три, наверное. Я просто била по всем клавишам - била и била, била и била. Он ни разу мне ничего не сказал. Прошло очень много времени, и я просто выдохлась. И тут он наконец вышел из своей комнаты и спросил меня: "Слушай, а ты вообще гамму знаешь?" И я говорю: "Не-а, я в первый раз вижу пианино, и вообще мне медведь на ухо наступил". И он сказал: "А… Ладно. Ну, продолжай". И всё! То есть - потрясающе вежливый был человек».

Приведём ещё несколько отрывков из воспоминаний о Ерофееве, каким он бывал в 1970-1980-е годы, то есть - трезвым, вежливым и обаятельным: «Когда меня представили Вене, он протянул руку и вдруг густо покраснел, - пишет Валерия Черных. - Мне исполнился к тому времени 21 год. Нежный был человек и застенчивый. Чопорность даже присутствовала, почти академическая». «Это был дом Ольги Иофе и её мужа Валеры Шатуновского, - рассказывает о своей единственной встрече с Ерофеевым Марина Серебряная. - И вот у них в гостях был Венедикт, и Валера мне на ухо строго внушал, чтобы я, значит, оценила момент. Высокий мрачный человек, молчаливый, очень вежливый, так не демонстративно, но запоминающимся образом. Трезвый совершенно, между прочим». «Я видела Ерофеева один раз на даче у Петра Старчика в 1981 году, и он был настоящий принц, - вспоминает Татьяна Хейн. - Я помню в раннем детстве подруг бабушки, для которых она вынимала шестнадцать столовых приборов, и как это всё было безумно красиво. А тут человек действовал только вилкой и ножом, а впечатление складывалось сходное. Это было потрясающе! При этом он мог спокойно и ложкой из общей тарелки брать. Всё это было от свободы очень хорошо воспитанного человека. Кстати, Ерофеев был абсолютно трезв. Говорил мало и точно. У него был прекрасный русский язык, и он показал себя мастером застольной беседы». «Может быть, мне повезло, но я никогда не видела его в невменяемом состоянии, - рассказывает Елизавета Горжевская. - Веня запомнился мне как добрый человек. Я ни разу не видела, чтобы он сорвался. Говорить с ним было приятно и очень интересно».

Стóит, вероятно, обратить внимание на то обстоятельство, что Марк Фрейдкин, описывая медицинский случай Венедикта Ерофеева, всё же не был прав стопроцентно. Ерофеев и здесь проявил себя наособицу. «Я не был его лечащим врачом <…>, просто работал в отделении, - вспоминает Андрей Бильжо о тех пребываниях автора "Москвы - Петушков" в клиниках для душевнобольных, о которых нам ещё предстоит рассказывать далее. - <…> Венедикт Ерофеев лежал у нас много раз, и в Кащенко, и потом, когда мы переехали на Каширку. Удивительно, что при его махровом алкоголизме, описанном в "Москва - Петушки", при множестве "белых горячек", с которыми он поступал, в нём совершенно не было алкогольной деградации личности. В этом смысле он был уникальным пациентом, достойным описания в специальных психиатрических трудах на тему алкоголизма. Он абсолютно выпадал из типичного течения болезни. Вне запоев это был совершенно рафинированный интеллигентный человек»[9]. «Сильно пьющие люди становятся похожи друг на друга, - пояснил в разговоре с нами Андрей Бильжо. - Есть понятие, так называемый "хабитус потатора" [10] - лицо алкоголика. Они опускаются, перестают следить за собой, у них ухудшается память, исчезает, нивелируется сама личность. Теряется некоторая тонкость, становится примитивным юмор и так далее. А у него ничего этого не было. Он был тончайший интеллигент, эрудит. Образ такого князя Мышкина: худой, с тонкими аристократическими пальцами. Таким он остался у меня в памяти».

С другой точки зрения, но о том же самом пишет поэтесса Татьяна Щербина: «Веничку я представляла себе (уже прочитав "Москва - Петушки") в образе алкоголика со стажем, каким он и был, а эта практика делает всех отчасти похожими друг на друга. По крайней мере, живущих в одно время в одном месте. Это "культурное явление" (на самом деле, без кавычек - в том поколении пили практически все) было доминирующим, так что опыт различения с порога выпивающих и сильно пьющих у меня был. Ерофеев полностью выпадал из этого клише. Оказался прямо противоположен ему: короткая стрижка, военная выправка - идеально прямая спина, и глаза цвета ярко-синего неба. Высокий, стройный, красивое лицо, завораживающий голос, который он вскоре потерял. Хотя пил Ерофеев как разве что художник Анатолий Зверев - беспробудно. Сохраняя при этом ясность ума и спортивный вид». «Помесь русского аристократа с алкашом советского производства, - так характеризует внешний облик Ерофеева его лечащий врач-психиатр Ирина Дмитренко и добавляет. - Я считаю, что алкоголь не деформировал его, и это нетипично. Он был гений, не больной, а такой особенный человек. Поработав в различных больницах, я видела алкашей и знала, что такое алкоголики. Они совершенно безнадёжные люди, которые ни за что не отвечают. У которых нет слова. Они теряют своё Я, свой стержень. А Веня - нет. Он был величественный. Вот что интересно. Я поняла, что это человек, который сам знает, как ему нужно жить. Ему. И сам может найти какую-то меру взаимодействия с алкоголем».

В записях блокнота Венедикта Ерофеева 1973 года зафиксированы его многочисленные перемещения из подмосковного Пущина (где тогда жила Юлия Рунова) в Мышлино, из Мышлина в Царицыно, из Царицына во Владимир и так далее, а также его частые возлияния с друзьями и приятелями. «Во второй раз я Венечку увидела, когда к нам в дом привела его чета Улитиных, - вспоминает Валентина Филипповская осень этого года. - Венечка был тихим, отстранённым и в глубоком похмелье. Что его тогда занесло во Владимир, не знаю». И она же рассказывает о встрече нового, 1974 года в принадлежавшей Андрею Архипову части дома в Ильинке вместе с большой компанией, в которую входил Ерофеев: «Люди были самые разные - и музыканты из оркестра Большого театра, и студенты-расстриги, жена Венечки Валентина, которая приехала из Мышлино. Вот на этот раз мы с Венечкой сидели отдельно и много и интересно разговаривали. О чём? Я сейчас не помню… А потом Венечка встал и громогласно всей компании заявил: "Из всех из вас мне больше всего понравилась Моспан" (это моя девичья фамилия)». «31 <декабря> - утром в Мышлино. Бужу всех и ложусь спать. Прос<ыпаюсь> - в Марково - вино и вод<ка. > На авт<обусе> назад в Ильинку. Застаём всех пирующими от Павлова до Улитиных. Моспан и всё такое. Остальные - традиц<ионно>», - отметил тогда Ерофеев в записной книжке[11].

[1] Игнатова Е. Венедикт. С. 183.

[2] Там же.

[3] Фрейдкин М. Каша из топора. С. 313.

[4] Документальный фильм «Москва - Петушки».

[5] «Самое нежное, что он мог женщине сказать, - “глупая девка”, - вспоминает Валерия Черных, - у него даже это получалось очень ласково». - О. Л. , М. С. , И. С.

[6] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 545.

[7] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 593.

[8] Там же. С. 592.

[9] Шевелев И. Петрович сегодня это Леонардо вчера // Время МН. 2000. 10 июня.

[10] От лат. habitus - внешний вид и potator - пьяница, алкоголик. - О. Л. , М. С. , И. С.

[11] Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. С. 92.

Ранее в рубрике «Медленное чтение» были представлены следующие книги, вошедшие в длинный список премии «Просветитель» 2019 года:

Евгений Анисимов «Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке» (Новое литературное обозрение)

Павел Бранд «На нервной почве» (АСТ)

Ляля Кандаурова «Полчаса музыки. Как понять и полюбить классику» («Альпина Паблишер»)

Елена Клещенко «ДНК и её человек: Краткая история ДНК-идентификации»

Максим Кронгауз, Александр Пиперски, Антон Сомин «Сто языков. Вселенная слов и смыслов» (АСТ)

Аркадий Курамшин «Элементы: замечательный сон профессора Менделеева» (АСТ)

Михаил Левицкий. «Карнавал молекул. Химия необычная и забавная» (Альпина нон-фикшн)

Елена Осокина «Алхимия советской индустриализации. Время Торгсина» (Новое литературное обозрение)

Павел Руднев «Драма памяти. Очерки истории российской драматургии. 1950-2010-е» (Новое литературное обозревние)

Лев Симкин. «Собибор / Послесловие» (АСТ, Corpus)

Юрий Слёзкин «Дом правительства. Сага о русской революциио» (АСТ, Corpus)»

Пётр Талантов «0,05. Доказательная медицина от магии до поисков бессмертия» (АСТ, Corpus)

.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на polit.ru